Есть такой еврейский анекдот. Старый еврей рассказывает: — Ай, ай, ай! До чего нынче народ шарлатан пошёл. — А что? — Присватался к нашей дочке один себе жених. Человек совсем подходящий. Поговорили о приданом, обо всём. Совсем сошлись. «Только, извините, — говорит, — я не могу жениться иначе, как на одном условии». — «Что такое?» — «Теперича, — говорит, — всё резиновое делают. Не разберёшь, или человек кривобокий, или человек прямой! А я на всю жизнь жениться должен. Я не могу жениться, если вашей дочери совсем безо всего не увижу. Может быть, у неё есть недостатки». Ну, мы с женой подумали: «Всё равно мужем её будет! А никаких таких недостатков за нашей Ривкой, слава Богу, нет». — Хорошо, — говорим, — если ваша такая фантазия! Посмотрел он на Ривочку безо всего. — Извините, — говорит, — я на вашей дочери жениться не могу! У неё для меня физический недостаток есть. — Что такое? — спрашиваем. — Мне её глаза не нравятся. Не шарлатан? Может быть, оттого, что я знаю этот анекдот, но я не могу смотреть «Монны Ванны» без смеха. Мне всё время приходит в голову вопрос: — Не шарлатан? Принцевалле, предводитель флорентийских войск, осаждающих город Пизу, требует, чтобы Монна Ванна, жена пизанского вождя Гвидо, пришла к нему ночью в лагерь. Тогда он пощадит город. Но непременно голая, в одном плаще. Не шарлатан? Ночью везде и в Италии прохладно. Зачем ему потребовалось, чтобы женщина простужалась, отправляясь ночью за город в чём мать родила? — Ах, — говорят чувствительные души, — это для унижения! Но позвольте! Порядочная женщина пойдёт в лагерь к врагу, согласится ему отдаться. Большего унижения и так быть не может! Для чего же ещё требовать, чтоб эта женщина простудилась! Шарлатан! Положительно, шарлатан! Джованна является, как гоголевская «гарниза проклятая» в «Ревизоре» — сверху плащ, внизу нет ничего. Раздаётся выстрел, и Монну Ванну ранят в плечо. Я начинаю думать, что этот Принцевалле не только шарлатан, но и дурак. Как же он и распоряжения даже не дал: — Придёт, мол, женщина. Так пропустите! На аванпостах непременно палить будут во всякого, кто ночью подходит к лагерю. На то военная служба и устав. Вершком правее или левее, — и Монны Ванны не было бы на свете. Зачем же тогда было требовать, чтоб она приходила, чтоб она раздевалась? Преглупый шарлатан! У себя в шатре Принцевалле целует Монну Ванну в лоб. Ну, скажите, разве же это не шарлатан из анекдота? Кто ж заставляет человека раздеваться догола, чтоб поцеловать в лоб? Монна Ванна ведёт такого благородного человека представить мужу. Извините меня, но мне кажется, что Метерлинк издевается над публикой, рассказывая ей невероятный анекдот из дурацкого быта! Во всей этой, поистине, глупой истории один Гвидо кажется мне правым. Он не желает обниматься с Принцевалле. — Возмутительно, — говорит публика, — оказать Принцевалле такой холодный приём! Гвидо выставлен как отрицательный тип: — Ах, он слишком низменно смотрит на вещи! Как можно во всём предполагать одно дурное! Это когда его жену потребовали голой в лагерь?! Тогда нельзя предполагать дурное? Яго говорит Отелло: — Ну, что же, если Дездемона и Кассио, раздевшись, лежали в постели?! Если и только? — И только? — восклицает Отелло. — О, нет, поступать так значило бы искушать самого дьявола! И всякий, на месте Отелло, воскликнул бы то же. Кто же, действительно, поверит такому глупому анекдоту? Человеку сказали: — Разденьтесь догола. Я вас поцелую в лоб! И гнев, и ревность, и неверие Гвидо совершенно понятны, естественны, нормальны. Он кажется единственным нормальным человеком среди этих ненормальных людей, творящих необъяснимые глупости. Я сказал бы, что Гвидо кажется мне даже умным человеком, если б у него не было преглупой привычки: говорить всё время самому, когда ему хочется услыхать что-нибудь от других. Он мучится, он требует ответов, а потому говорит, говорит, говорит, никому не даёт сказать ни слова. — Ответь мне! — кричит он и читает монолог, не давая никому вставить ни звука. — Да отвечай же! — вопит он и закатывает новый монолог. — Что ж ты молчишь?! Разве ты не видишь, как я мучусь! — хватается он за голову и, прежде чем кто-нибудь успеет раскрыть рот, начинает третий монолог, ещё длиннее прежних. Странный и глупый способ что-нибудь узнать! — Ах, — возразят мне на всё это, — но ведь это же поэзия! Это же романтизм! Но позвольте, разве поэзия и романтизм должны быть глупы и невероятны? А «Монна Ванна»— это невероятный анекдот из быта изумительно глупых людей.
Старый еврей рассказывает:
— Ай, ай, ай! До чего нынче народ шарлатан пошёл.
— А что?
— Присватался к нашей дочке один себе жених. Человек совсем подходящий. Поговорили о приданом, обо всём. Совсем сошлись. «Только, извините, — говорит, — я не могу жениться иначе, как на одном условии». — «Что такое?» — «Теперича, — говорит, — всё резиновое делают. Не разберёшь, или человек кривобокий, или человек прямой! А я на всю жизнь жениться должен. Я не могу жениться, если вашей дочери совсем безо всего не увижу. Может быть, у неё есть недостатки». Ну, мы с женой подумали:
«Всё равно мужем её будет! А никаких таких недостатков за нашей Ривкой, слава Богу, нет».
— Хорошо, — говорим, — если ваша такая фантазия!
Посмотрел он на Ривочку безо всего.
— Извините, — говорит, — я на вашей дочери жениться не могу! У неё для меня физический недостаток есть.
— Что такое? — спрашиваем.
— Мне её глаза не нравятся.
Не шарлатан?
Может быть, оттого, что я знаю этот анекдот, но я не могу смотреть «Монны Ванны» без смеха.
Мне всё время приходит в голову вопрос:
— Не шарлатан?
Принцевалле, предводитель флорентийских войск, осаждающих город Пизу, требует, чтобы Монна Ванна, жена пизанского вождя Гвидо, пришла к нему ночью в лагерь.
Тогда он пощадит город.
Но непременно голая, в одном плаще.
Не шарлатан?
Ночью везде и в Италии прохладно. Зачем ему потребовалось, чтобы женщина простужалась, отправляясь ночью за город в чём мать родила?
— Ах, — говорят чувствительные души, — это для унижения!
Но позвольте! Порядочная женщина пойдёт в лагерь к врагу, согласится ему отдаться.
Большего унижения и так быть не может! Для чего же ещё требовать, чтоб эта женщина простудилась!
Шарлатан! Положительно, шарлатан!
Джованна является, как гоголевская «гарниза проклятая» в «Ревизоре» — сверху плащ, внизу нет ничего.
Раздаётся выстрел, и Монну Ванну ранят в плечо.
Я начинаю думать, что этот Принцевалле не только шарлатан, но и дурак.
Как же он и распоряжения даже не дал:
— Придёт, мол, женщина. Так пропустите!
На аванпостах непременно палить будут во всякого, кто ночью подходит к лагерю. На то военная служба и устав.
Вершком правее или левее, — и Монны Ванны не было бы на свете.
Зачем же тогда было требовать, чтоб она приходила, чтоб она раздевалась?
Преглупый шарлатан!
У себя в шатре Принцевалле целует Монну Ванну в лоб.
Ну, скажите, разве же это не шарлатан из анекдота?
Кто ж заставляет человека раздеваться догола, чтоб поцеловать в лоб?
Монна Ванна ведёт такого благородного человека представить мужу.
Извините меня, но мне кажется, что Метерлинк издевается над публикой, рассказывая ей невероятный анекдот из дурацкого быта!
Во всей этой, поистине, глупой истории один Гвидо кажется мне правым.
Он не желает обниматься с Принцевалле.
— Возмутительно, — говорит публика, — оказать Принцевалле такой холодный приём!
Гвидо выставлен как отрицательный тип:
— Ах, он слишком низменно смотрит на вещи! Как можно во всём предполагать одно дурное!
Это когда его жену потребовали голой в лагерь?!
Тогда нельзя предполагать дурное?
Яго говорит Отелло:
— Ну, что же, если Дездемона и Кассио, раздевшись, лежали в постели?! Если и только?
— И только? — восклицает Отелло. — О, нет, поступать так значило бы искушать самого дьявола!
И всякий, на месте Отелло, воскликнул бы то же.
Кто же, действительно, поверит такому глупому анекдоту? Человеку сказали:
— Разденьтесь догола. Я вас поцелую в лоб!
И гнев, и ревность, и неверие Гвидо совершенно понятны, естественны, нормальны. Он кажется единственным нормальным человеком среди этих ненормальных людей, творящих необъяснимые глупости.
Я сказал бы, что Гвидо кажется мне даже умным человеком, если б у него не было преглупой привычки: говорить всё время самому, когда ему хочется услыхать что-нибудь от других.
Он мучится, он требует ответов, а потому говорит, говорит, говорит, никому не даёт сказать ни слова.
— Ответь мне! — кричит он и читает монолог, не давая никому вставить ни звука.
— Да отвечай же! — вопит он и закатывает новый монолог.
— Что ж ты молчишь?! Разве ты не видишь, как я мучусь! — хватается он за голову и, прежде чем кто-нибудь успеет раскрыть рот, начинает третий монолог, ещё длиннее прежних.
Странный и глупый способ что-нибудь узнать!
— Ах, — возразят мне на всё это, — но ведь это же поэзия! Это же романтизм!
Но позвольте, разве поэзия и романтизм должны быть глупы и невероятны?
А «Монна Ванна»— это невероятный анекдот из быта изумительно глупых людей.