— Вы гадкий, злой, нехороший! Я не хочу с вами больше говорить. Когда женщина говорит, что она больше не хочет говорить, — это верный признак, что она заговорит через полминуты. — Нет, это возмутительно. И вы серьёзно думаете, что если Зудерман вместо трёх актов написал четыре, — в четвёртом его героиня непременно убежала бы от мужа и «счастья в уголке»? — Зачем раздумывать о вещах, в которых уверены. — Неправда! Ложь! Клевета! Вы думаете, что нам, женщинам. нужны только одни рукава? — Никогда. Это было бы ужасно так думать! Кроме рукавов, нужны ещё и юбки… — Толпа поклонников, блеск, успех? Вы считаете женщину эгоисткой, которая, однако, живёт только для других? Нелепейшим из существующих существ? Клевета, клевета, клевета! Мы, женщины, знаем себя лучше, — и я вас уверяю, что женщина способна довольствоваться «счастьем в уголке». Да, способна, способна, способна! Женщина всегда и всё повторяет по три раза. Большое иногда для нас неудобство. Но мне не нужно было повторять даже двух раз. — Женщина способна удовольствоваться «счастьем в уголке». Это наполнило моё сердце восторгом, и я полетел домой, чтобы написать письмо своей невесте. Как, в каких красках я описывал ей ожидающее нас «счастье в уголке». Но, впрочем, я могу привести и самое письмо. Я писал: Дорогая моя! С моих глаз спала какая-то пелена, и я теперь знаю, что делать. Я бросаю все свои занятия и поступаю на службу на 17 рублей в месяц. Это сделает нас счастливыми. Я не буду шататься и исчезать по клубам, ты не будешь думать о нарядах! На 17 рублей не распустишься. За неимением о чём думать, ты будешь думать обо мне. За неимением куда уйти, я буду сидеть около тебя. Это будет настоящее «счастье в уголке». Во-первых, мы, конечно, рассоримся со всеми нашими знакомыми Узнав, что мы решили жить «в уголке» на 17 рублей, они сочтут нас за сумасшедших и — верх счастия — перестанут с нами кланяться. Некоторые даже будут при встрече с нами в испуге перебегать па другую сторону. Ты себе не можешь представить этого удовольствия!.. Твои бывшие подруги будут отворачиваться от тебя при встрече. Какой восторг! Когда же ты по забывчивости раскланяешься и подлетишь здороваться, тебе скажут: — Вы ошиблись, сударыня! Я не имею чести вас знать. А чтоб извиниться перед толпой за то, что к ним подошла так плохо одетая женщина, некоторые будут громко добавлять: — Должно быть, какая-нибудь пьяная. Удивляюсь, чего смотрит полиция! Это доставит несколько весёлых минут гуляющей публике. А иногда тебя даже будет, после этого, забирать полиция. Но, дорогая моя, не бойся: в участке всё объяснится, и тебя отпустят домой, конечно, в сопровождении городового для удостоверения личности. Так что к тебе не пристанет ни один нахал. Так мы будем жить, счастливые, доставляя много весёлых минут гуляющей публике. Иногда тебя будут принимать за пьяную, иногда за сумасшедшую, иногда за попрошайку. Сколько весёлых минут, сколько смешных рассказов по возвращении домой. Как мы весело будем смеяться над этими ошибками людей. Жить мы, конечно, будем где-нибудь на Молдаванке. В небольшой комнатке, рубля за два, за три, с тонкой перегородкой, отделяющей нас от нашего квартирного хозяина, вечно пьянствующего сапожника. Тонкая перегородка, конечно, несколько неудобна при супружеской жизни, но это будет давать несколько отрадных минут. По праздникам пьяный сапожник будет колотить свою жену, и это составит такой чудный контраст с нашим тихим семейным счастьем. Это бурное семейное несчастье ещё ярче оттенит наше «счастье в уголке». Ты будешь бояться, дрожать с ног до головы и не спать по целым ночам. Какой восторг! Что может быть выше счастия опереться в минуту опасности на руку любимого человека. Конечно, иногда будет случаться, что пьяный сапожник будет бить и нас. Но это будет случаться не всегда, что, само по себе, составляет уж огромную прелесть. Это будет настоящий приют счастья, маленький, чистенький уголок. Чистенький до того, что в нём не будет даже мебели. Кроватка, столик, — я не думаю даже, что это необходимо, чтоб иметь все четыре ножки. Это уж придирка: стол можно прислонить к стене. Стульчик, — и больше ничего. Какое маленькое, милое хозяйство! Кровать мы, для экономии, купим, конечно, детскую. Немножко коротко, но удобно, просунул до колен ноги между прутьями спинки, и спи! При этом обыкновенно снится, как будто тебя заковали в ножные кандалы, но тем слаще будет пробужденье! Всякое пробужденье будет доставлять тебе душевную радость и наполнять твоё сердце восторгом, что это только снилось и ты вовсе не на каторге. Под столом будет стоять небольшая чашка для умыванья, — она же будет нам служить и суповой миской. А воду для умыванья я буду подавать тебе прямо из ведра, обливая при этом всю голову Очень здорово! Словом, это будет настоящий райский уголок, с небольшою сыростью по углам, — без этого нельзя же. Но это пустяки! Против этого есть какой-то порошок. Мы сделаем экономию, — не будем два дня обедать, — и купим этого чудного порошка! Вот и всё. А если этот порошок не поможет, мы опять два дня не поедим и купим другого порошка против сырости. Конечно, я не могу обещать тебе, что у нас не будет того, что называется клопами. Сам я их разводить не буду, но пьяный сапожник, наверное, разведёт множество. Но я тебе даю слово посвятить все свои силы на борьбу с этими хищными и злобными существами, составляющими истинный бич человечества. И сколько отрадных минут даст сознание, что ты борешься со злом, заедающим человечество, что борешься со врагами своих ближних. Какое увлечение охотой и торжество при победе!!! О, мы переживём много этих отрадных минут. Твоя милая головка не будет утруждаться мыслями о костюмах и нарядах. Потому что при 17 рублях в месяц думать или не думать о нарядах, — это решительно всё равно. Но ты будешь одета всегда чисто, а главное — тепло. «В виду господствующей в квартире сырости», — выражусь книжно, — ты будешь, конечно, ходить в шерстяных чулках, для чего я тебе подарю вязальные спицы. Ты не будешь терпеть нужду ни в чём: каждые два дня менять чулки и каждую неделю надевать свежее бельё. Хорошую коленкоровую рубашку и «остальное» из миткаля. Если б ты знала, как шуршит коленкор, особенно новый! Из этого шьют саваны, — так даже в гробу покойники шуршат коленкором. Вот что такое коленкор! Какой-то злой человек сказал, что женщины вообще любят музыку, но есть музыка, без которой они прямо не могут обходиться: это шуршание шёлковых юбок. Уверяю тебя, что коленкор шумит ещё погромче шёлка. Это будет настоящий треск, когда ты будешь ходить по комнате. Воображаю, как ты будешь хороша во всём белом и в белых нитяных чулках — летом! Я буду смотреть на твои чудные ножки и приходить в восторг: — Как это практично: носить нитяные чулки. Юбки мы будем делать из бумазеи. Ах, есть чудные рисунки! Есть даже бумазеи с оранжевыми и чёрными разводами, в роде тигровой шкуры. Такой тебе и нужно. В ней ты будешь иметь вид дикой, одетой в звериную шкуру. Тепло и живописно. Ботинки — очень важная вещь. Башмаки я тебе буду покупать для экономии, конечно, подержанные. И как можно больше размером. Стоит одно и то же, а удобнее: не будет мозолей. Так мы будем жить, предохраняя друг друга от мозолей. Что может быть выше, лучше, чище, как посвятить всю жизнь заботам друг о друге! Дома, чтобы сохранить башмаки, ты будешь носить одни резиновые калоши. А для выхода на улицу я буду покупать тебе старые платья, пальто, шляпы. Стараясь, чтоб всё это давно уж вышло из моды: дешевле. Так что ты будешь появляться на улице то в кринолине, то с тюрнюром, возбуждая весёлый смех прохожих. Люди, когда счастливы, добры. Пусть веселятся все, если счастливы мы! Нет женщины, которая могла бы обходиться без духов. И ты не будешь чувствовать недостаток в этой роскоши: ты будешь душиться анисовой водой или одеколоном, который мы будем покупать в аптеке на 10 копеек. В бельё мы будем класть для запаху корицу и гвоздику и умываться не иначе, как миндальным мылом, 7 копеек фунт. Вот мы как! Так что, в общем, ты будешь пахнуть тмином, анисом, корицей, гвоздикой и миндалём, как только что испечённая пасха! Нашим домашним очагом будет служить подержанная керосиновая кухня, на которой ты будешь жарить картофель, морковь, репу. Мы будем, конечно, вегетарианцами: все люди, получающие 17 рублей в месяц, всегда вегетарианцы. Но когда ты захочешь полакомиться мясом, мы будем есть кошку. Ты ещё никогда не ела кошки, моя дорогая? В кухмистерских она известна под псевдонимом зайца, и наиболее богатые посетители едят даже по две порции. До того это вкусно! После этого не следует только подзывать и ласкать собак. А то собака может укусить за живот. Точно так же будем делать и мы. Будем отрубать кошке хвост, есть и потом не будем ласкать собак. Из шкур съеденных кошек я буду делать тебе манто и ротонды. Мехом вверх, это оригинальнее. Женщины вообще не любят одеваться так, «как все». И посмотрела бы ты на себя в кошачьей ротонде мехом вверх — настоящая кошечка. Иногда мы будем делать себе небольшие праздники: покупать пару сосисок. И есть одну сосиску сразу, вдвоём, с разных концов. Ты будешь есть, и я буду есть, и с каждым укусом уста наши будут приближаться друг к другу для поцелуя. А когда доедим друг до друга, поцелуемся. Милые, супружеские забавы! Можно даже иногда покупать «негодные в пищу продукты»: телятину, испортившуюся с одного конца, и т. п. Можно вырезать то место, которое испортилось, а остальное сесть. Зачем себе отказывать? Газет мы выписывать, конечно, не будем: дорого. Зачем нам знать, что делается там, в Испании, когда у нас, в нашем чудном «уголке», царят мир, счастье и довольство. Зато иногда, когда лавочник завернёт нам в клочок газетной бумаги четвёртку сахара, мы с радостью будем узнавать, что знаменитый Жюль Фавр воскрес, и прочие новости. Книг мы тоже, разумеется, покупать не будем. А будем, вместо этого, рассказывать друг другу содержание раньше прочитанных нами книг. Ты мне расскажешь содержание «Мёртвых душ». Как мы будем смеяться над похождениями Чичикова! А я тебе расскажу содержание «Нана». Это помогает воображению. К тому же я в порыве вдохновения немножко привру своего, от чего роман Золя станет только интересней. Но мы ни в каком случае не будем чужды театру. Мы будем посещать его каждые два-три года. Непременно! И, для экономии, брать по одному билету. Так: ты посидишь один акт, а потом погуляешь около театра, я посижу один акт и погуляю возле театра. Театр, таким образом, не будет нас утомлять. Сидеть мы будем не где-нибудь внизу, в партере или бельэтаже, а наверху, среди славной, отзывчивой публики. Один обопрётся о твоё колено, другой обопрётся о твоё колено, третий обопрётся на твои плечи, и все эти молодые люди будут громко, во весь голос, изо всех сил кричать имя отличного певца. Какое удовольствие! Мы будем получать двойное наслаждение, слушая голоса не только певцов, но и публики! Так будем мы жить, наслаждаясь нашим «счастьем в уголке». Ты только представь эту жизнь. Утро. С страшным воплем я просыпаюсь: мне снилось, что меня заковали в кандалы. Я высвобождаю ноги из прутьев кровати, пью вчерашний спитой чай и иду на службу. Ты жаришь кошачью ногу и идёшь гулять. Я возвращаюсь в наш тихий уголок, усталый как собака, — тебя нет. Что с тобой? Захворала? Умерла? Моё сердце охватывает смущение, робость, ужас, — я не ем даже кошки! Но в эту минуту появляешься ты, в твоей кошачьей ротонде, мехом вверх. — Дорогая! Что случилось? Ты рассказываешь, как тебя по костюму приняли было за сумасшедшую и отправили на Слободку-Романовку, где даже доктора одно время сомневались на твой счёт. И мы до упада хохочем над ошибкой публики и докторов, весело едим нашу кошку и только что хотим слиться в блаженном поцелуе, как отворяется дверь, и в комнату входит наш пьяный квартирный хозяин, сапожник. — Вон, такие сякие! — крикнет этот добрый человек. — Чтоб духа вашего не пахло! Кошек только едите, сумасшедшие черти! Гнать вас нужно! Но мы слушаем всё это совершенно спокойно. Мы знаем, что он только пьян и говорит не серьёзно. Затем он уходит, ударивши нас всего раз или два, и мы, обрадованные, что избавились от такого неприятного посетителя, начинаем приносить пользу человечеству: бьём гнусных врагов его, против которых не помогает даже персидский порошок. Но на сегодня довольно. Темнеет! Победоносная охота кончена. И мы садимся в темноте, чтоб не жечь керосин, рассказывать друг другу разные романы и повести. А за стеной война: сапожник бьёт жену, а у нас на душе так тихо, так чудно, так хорошо. И мы ложимся и лишь только закрываем глаза, как видим во сне, что снова попали на Сахалин, будто нас опять заковали в кандалы. Мы орём вплоть до утра, адскими воплями будя друг друга: предлог для поцелуев! И так изо дня в день! Ужели это тихое «счастье в уголке» не тянет тебя к себе, как магнит, моя дорогая? О, не мучь меня, не томи, — отвечай, ради всего для тебя дорогого, отвечай: хочешь ли быть моей, идти со мной в «уголок»? Так писал я. Ответа на письмо ещё не получено. Вероятно, читает. Что мне ответит невеста, не знаю. Вероятно то же, что ответили бы и вы.
Когда женщина говорит, что она больше не хочет говорить, — это верный признак, что она заговорит через полминуты.
— Нет, это возмутительно. И вы серьёзно думаете, что если Зудерман вместо трёх актов написал четыре, — в четвёртом его героиня непременно убежала бы от мужа и «счастья в уголке»?
— Зачем раздумывать о вещах, в которых уверены.
— Неправда! Ложь! Клевета! Вы думаете, что нам, женщинам. нужны только одни рукава?
— Никогда. Это было бы ужасно так думать! Кроме рукавов, нужны ещё и юбки…
— Толпа поклонников, блеск, успех? Вы считаете женщину эгоисткой, которая, однако, живёт только для других? Нелепейшим из существующих существ? Клевета, клевета, клевета! Мы, женщины, знаем себя лучше, — и я вас уверяю, что женщина способна довольствоваться «счастьем в уголке». Да, способна, способна, способна!
Женщина всегда и всё повторяет по три раза. Большое иногда для нас неудобство.
Но мне не нужно было повторять даже двух раз.
— Женщина способна удовольствоваться «счастьем в уголке».
Это наполнило моё сердце восторгом, и я полетел домой, чтобы написать письмо своей невесте.
Как, в каких красках я описывал ей ожидающее нас «счастье в уголке».
Но, впрочем, я могу привести и самое письмо.
Я писал:
Дорогая моя!
С моих глаз спала какая-то пелена, и я теперь знаю, что делать.
Я бросаю все свои занятия и поступаю на службу на 17 рублей в месяц.
Это сделает нас счастливыми.
Я не буду шататься и исчезать по клубам, ты не будешь думать о нарядах! На 17 рублей не распустишься.
За неимением о чём думать, ты будешь думать обо мне. За неимением куда уйти, я буду сидеть около тебя.
Это будет настоящее «счастье в уголке».
Во-первых, мы, конечно, рассоримся со всеми нашими знакомыми
Узнав, что мы решили жить «в уголке» на 17 рублей, они сочтут нас за сумасшедших и — верх счастия — перестанут с нами кланяться.
Некоторые даже будут при встрече с нами в испуге перебегать па другую сторону.
Ты себе не можешь представить этого удовольствия!.. Твои бывшие подруги будут отворачиваться от тебя при встрече.
Какой восторг!
Когда же ты по забывчивости раскланяешься и подлетишь здороваться, тебе скажут:
— Вы ошиблись, сударыня! Я не имею чести вас знать.
А чтоб извиниться перед толпой за то, что к ним подошла так плохо одетая женщина, некоторые будут громко добавлять:
— Должно быть, какая-нибудь пьяная. Удивляюсь, чего смотрит полиция!
Это доставит несколько весёлых минут гуляющей публике.
А иногда тебя даже будет, после этого, забирать полиция.
Но, дорогая моя, не бойся: в участке всё объяснится, и тебя отпустят домой, конечно, в сопровождении городового для удостоверения личности.
Так что к тебе не пристанет ни один нахал.
Так мы будем жить, счастливые, доставляя много весёлых минут гуляющей публике.
Иногда тебя будут принимать за пьяную, иногда за сумасшедшую, иногда за попрошайку.
Сколько весёлых минут, сколько смешных рассказов по возвращении домой.
Как мы весело будем смеяться над этими ошибками людей.
Жить мы, конечно, будем где-нибудь на Молдаванке.
В небольшой комнатке, рубля за два, за три, с тонкой перегородкой, отделяющей нас от нашего квартирного хозяина, вечно пьянствующего сапожника.
Тонкая перегородка, конечно, несколько неудобна при супружеской жизни, но это будет давать несколько отрадных минут.
По праздникам пьяный сапожник будет колотить свою жену, и это составит такой чудный контраст с нашим тихим семейным счастьем.
Это бурное семейное несчастье ещё ярче оттенит наше «счастье в уголке».
Ты будешь бояться, дрожать с ног до головы и не спать по целым ночам.
Какой восторг!
Что может быть выше счастия опереться в минуту опасности на руку любимого человека.
Конечно, иногда будет случаться, что пьяный сапожник будет бить и нас.
Но это будет случаться не всегда, что, само по себе, составляет уж огромную прелесть.
Это будет настоящий приют счастья, маленький, чистенький уголок.
Чистенький до того, что в нём не будет даже мебели.
Кроватка, столик, — я не думаю даже, что это необходимо, чтоб иметь все четыре ножки. Это уж придирка: стол можно прислонить к стене.
Стульчик, — и больше ничего.
Какое маленькое, милое хозяйство!
Кровать мы, для экономии, купим, конечно, детскую.
Немножко коротко, но удобно, просунул до колен ноги между прутьями спинки, и спи!
При этом обыкновенно снится, как будто тебя заковали в ножные кандалы, но тем слаще будет пробужденье!
Всякое пробужденье будет доставлять тебе душевную радость и наполнять твоё сердце восторгом, что это только снилось и ты вовсе не на каторге.
Под столом будет стоять небольшая чашка для умыванья, — она же будет нам служить и суповой миской.
А воду для умыванья я буду подавать тебе прямо из ведра, обливая при этом всю голову
Очень здорово!
Словом, это будет настоящий райский уголок, с небольшою сыростью по углам, — без этого нельзя же.
Но это пустяки!
Против этого есть какой-то порошок.
Мы сделаем экономию, — не будем два дня обедать, — и купим этого чудного порошка!
Вот и всё.
А если этот порошок не поможет, мы опять два дня не поедим и купим другого порошка против сырости.
Конечно, я не могу обещать тебе, что у нас не будет того, что называется клопами.
Сам я их разводить не буду, но пьяный сапожник, наверное, разведёт множество.
Но я тебе даю слово посвятить все свои силы на борьбу с этими хищными и злобными существами, составляющими истинный бич человечества.
И сколько отрадных минут даст сознание, что ты борешься со злом, заедающим человечество, что борешься со врагами своих ближних.
Какое увлечение охотой и торжество при победе!!!
О, мы переживём много этих отрадных минут.
Твоя милая головка не будет утруждаться мыслями о костюмах и нарядах.
Потому что при 17 рублях в месяц думать или не думать о нарядах, — это решительно всё равно.
Но ты будешь одета всегда чисто, а главное — тепло.
«В виду господствующей в квартире сырости», — выражусь книжно, — ты будешь, конечно, ходить в шерстяных чулках, для чего я тебе подарю вязальные спицы.
Ты не будешь терпеть нужду ни в чём: каждые два дня менять чулки и каждую неделю надевать свежее бельё.
Хорошую коленкоровую рубашку и «остальное» из миткаля.
Если б ты знала, как шуршит коленкор, особенно новый!
Из этого шьют саваны, — так даже в гробу покойники шуршат коленкором.
Вот что такое коленкор!
Какой-то злой человек сказал, что женщины вообще любят музыку, но есть музыка, без которой они прямо не могут обходиться: это шуршание шёлковых юбок.
Уверяю тебя, что коленкор шумит ещё погромче шёлка.
Это будет настоящий треск, когда ты будешь ходить по комнате.
Воображаю, как ты будешь хороша во всём белом и в белых нитяных чулках — летом!
Я буду смотреть на твои чудные ножки и приходить в восторг:
— Как это практично: носить нитяные чулки.
Юбки мы будем делать из бумазеи.
Ах, есть чудные рисунки!
Есть даже бумазеи с оранжевыми и чёрными разводами, в роде тигровой шкуры.
Такой тебе и нужно.
В ней ты будешь иметь вид дикой, одетой в звериную шкуру.
Тепло и живописно.
Ботинки — очень важная вещь.
Башмаки я тебе буду покупать для экономии, конечно, подержанные.
И как можно больше размером.
Стоит одно и то же, а удобнее: не будет мозолей.
Так мы будем жить, предохраняя друг друга от мозолей.
Что может быть выше, лучше, чище, как посвятить всю жизнь заботам друг о друге!
Дома, чтобы сохранить башмаки, ты будешь носить одни резиновые калоши.
А для выхода на улицу я буду покупать тебе старые платья, пальто, шляпы.
Стараясь, чтоб всё это давно уж вышло из моды: дешевле.
Так что ты будешь появляться на улице то в кринолине, то с тюрнюром, возбуждая весёлый смех прохожих.
Люди, когда счастливы, добры.
Пусть веселятся все, если счастливы мы!
Нет женщины, которая могла бы обходиться без духов.
И ты не будешь чувствовать недостаток в этой роскоши: ты будешь душиться анисовой водой или одеколоном, который мы будем покупать в аптеке на 10 копеек.
В бельё мы будем класть для запаху корицу и гвоздику и умываться не иначе, как миндальным мылом, 7 копеек фунт.
Вот мы как!
Так что, в общем, ты будешь пахнуть тмином, анисом, корицей, гвоздикой и миндалём, как только что испечённая пасха!
Нашим домашним очагом будет служить подержанная керосиновая кухня, на которой ты будешь жарить картофель, морковь, репу.
Мы будем, конечно, вегетарианцами: все люди, получающие 17 рублей в месяц, всегда вегетарианцы.
Но когда ты захочешь полакомиться мясом, мы будем есть кошку.
Ты ещё никогда не ела кошки, моя дорогая?
В кухмистерских она известна под псевдонимом зайца, и наиболее богатые посетители едят даже по две порции.
До того это вкусно!
После этого не следует только подзывать и ласкать собак.
А то собака может укусить за живот.
Точно так же будем делать и мы.
Будем отрубать кошке хвост, есть и потом не будем ласкать собак.
Из шкур съеденных кошек я буду делать тебе манто и ротонды.
Мехом вверх, это оригинальнее.
Женщины вообще не любят одеваться так, «как все».
И посмотрела бы ты на себя в кошачьей ротонде мехом вверх — настоящая кошечка.
Иногда мы будем делать себе небольшие праздники: покупать пару сосисок.
И есть одну сосиску сразу, вдвоём, с разных концов.
Ты будешь есть, и я буду есть, и с каждым укусом уста наши будут приближаться друг к другу для поцелуя. А когда доедим друг до друга, поцелуемся.
Милые, супружеские забавы!
Можно даже иногда покупать «негодные в пищу продукты»: телятину, испортившуюся с одного конца, и т. п.
Можно вырезать то место, которое испортилось, а остальное сесть.
Зачем себе отказывать?
Газет мы выписывать, конечно, не будем: дорого.
Зачем нам знать, что делается там, в Испании, когда у нас, в нашем чудном «уголке», царят мир, счастье и довольство.
Зато иногда, когда лавочник завернёт нам в клочок газетной бумаги четвёртку сахара, мы с радостью будем узнавать, что знаменитый Жюль Фавр воскрес, и прочие новости.
Книг мы тоже, разумеется, покупать не будем.
А будем, вместо этого, рассказывать друг другу содержание раньше прочитанных нами книг.
Ты мне расскажешь содержание «Мёртвых душ». Как мы будем смеяться над похождениями Чичикова!
А я тебе расскажу содержание «Нана». Это помогает воображению.
К тому же я в порыве вдохновения немножко привру своего, от чего роман Золя станет только интересней.
Но мы ни в каком случае не будем чужды театру.
Мы будем посещать его каждые два-три года. Непременно!
И, для экономии, брать по одному билету.
Так: ты посидишь один акт, а потом погуляешь около театра, я посижу один акт и погуляю возле театра.
Театр, таким образом, не будет нас утомлять.
Сидеть мы будем не где-нибудь внизу, в партере или бельэтаже, а наверху, среди славной, отзывчивой публики.
Один обопрётся о твоё колено, другой обопрётся о твоё колено, третий обопрётся на твои плечи, и все эти молодые люди будут громко, во весь голос, изо всех сил кричать имя отличного певца.
Какое удовольствие!
Мы будем получать двойное наслаждение, слушая голоса не только певцов, но и публики!
Так будем мы жить, наслаждаясь нашим «счастьем в уголке».
Ты только представь эту жизнь.
Утро.
С страшным воплем я просыпаюсь: мне снилось, что меня заковали в кандалы.
Я высвобождаю ноги из прутьев кровати, пью вчерашний спитой чай и иду на службу.
Ты жаришь кошачью ногу и идёшь гулять.
Я возвращаюсь в наш тихий уголок, усталый как собака, — тебя нет.
Что с тобой? Захворала? Умерла?
Моё сердце охватывает смущение, робость, ужас, — я не ем даже кошки!
Но в эту минуту появляешься ты, в твоей кошачьей ротонде, мехом вверх.
— Дорогая! Что случилось?
Ты рассказываешь, как тебя по костюму приняли было за сумасшедшую и отправили на Слободку-Романовку, где даже доктора одно время сомневались на твой счёт.
И мы до упада хохочем над ошибкой публики и докторов, весело едим нашу кошку и только что хотим слиться в блаженном поцелуе, как отворяется дверь, и в комнату входит наш пьяный квартирный хозяин, сапожник.
— Вон, такие сякие! — крикнет этот добрый человек. — Чтоб духа вашего не пахло! Кошек только едите, сумасшедшие черти! Гнать вас нужно!
Но мы слушаем всё это совершенно спокойно.
Мы знаем, что он только пьян и говорит не серьёзно.
Затем он уходит, ударивши нас всего раз или два, и мы, обрадованные, что избавились от такого неприятного посетителя, начинаем приносить пользу человечеству: бьём гнусных врагов его, против которых не помогает даже персидский порошок.
Но на сегодня довольно. Темнеет! Победоносная охота кончена.
И мы садимся в темноте, чтоб не жечь керосин, рассказывать друг другу разные романы и повести.
А за стеной война: сапожник бьёт жену, а у нас на душе так тихо, так чудно, так хорошо.
И мы ложимся и лишь только закрываем глаза, как видим во сне, что снова попали на Сахалин, будто нас опять заковали в кандалы.
Мы орём вплоть до утра, адскими воплями будя друг друга: предлог для поцелуев!
И так изо дня в день!
Ужели это тихое «счастье в уголке» не тянет тебя к себе, как магнит, моя дорогая?
О, не мучь меня, не томи, — отвечай, ради всего для тебя дорогого, отвечай: хочешь ли быть моей, идти со мной в «уголок»?
Так писал я.
Ответа на письмо ещё не получено.
Вероятно, читает.
Что мне ответит невеста, не знаю.
Вероятно то же, что ответили бы и вы.