Сандвичевы острова, — этот «рай Великого океана», — играют для дальнего Востока ту же роль, какую играет Швейцария для Европы. Маленькая республика служит убежищем для политических эмигрантов Японии и Китая. Восток своеобразен. И среди революционеров, ищущих себе убежища на Сандвичевых островах, вы встретите людей, не только мечтающих о будущем, но и людей, грезящих о возвращении невозвратного прошлого. В Гонолулу много японцев, бежавших сюда из-за недовольства «новшествами», которые вводятся в их отечестве, революционеров-ретроградов. Здесь целая большая колония китайских эмигрантов-прогрессистов. С одним из них мне удалось хорошо познакомиться по пути в Сан-Франциско, — он ехал в Лондон к знаменитому доктору Ли, эмигранту, главе тайного общества «Обновления Китая». Мне хочется познакомить вас с надеждами и мечтами «молодого Китая», и я хочу передать вам мою беседу с этим эмигрантом, тем более, что она хорошо врезалась в память: ведь не каждый день приходится разговаривать с китайскими революционерами! — Вы мечтаете?.. — О великой китайской республике. О китайских соединённых штатах. Каждая провинция должна представлять собой такой же самоуправляющийся штат, как штаты Северной Америки. И один общий парламент с представителями всех штатов-провинций для решения общегосударственных вопросов. — Но такое разделение «единого Китая»… — Оно уже существует. «Единый Китай! Единый Китай!» Как жаль, что европейцы знают о Китае так мало. В сущности, ведь вы знаете о нас только несколько анекдотов, да и то немного. «Единый Китай» — это один из анекдотов. Единый Китай существует только в воображении иностранцев, гораздо более невежественных относительно нас, чем мы относительно них. В действительности, никакого Китая не существует. Есть группа отдельных государств-провинций, которые разнятся между собою законами, обычаями, нравами, языком, религиозными воззрениями. Эти отдельные государства-провинции имеют своих неограниченных повелителей — вице-королей, и состоят в вассальной зависимости от маньчжур, захвативших в свои руки центральную власть. Это дань, которую платят побеждённые победителям, — и вассальная зависимость вице-королей отдельных государств-провинций от центрального правительства — зависимость, по преимуществу, даже, чисто денежная. Маньчжуры сдают в аренду государства-провинции и за арендную плату предоставляют вице-королям грабить, сколько им угодно. Таким образом, о разделении Китая не может быть и речи, — он давно разделён на отдельные государства, — и речь идёт только о перемене формы правления в этих уже существующих китайских соединённых штатах. То, что существует в этих соединённых штатах, было бы большой и незаслуженной честью назвать монархией. Это анархия, где каждый вице-король покупает себе право творить, что ему угодно. — Но послушайте, ведь существует же китайский народ? — Нет. Существуют китайские народы. Спросите у людей, знающих Китай, и они скажут вам, что между китайцами севера, юга, востока, запада, китайцами отдельных часто соседних провинций лежат целые пропасти разницы в понятиях, взглядах, нравах, обычаях, мировоззрении, даже в религии и языке. И считать всех китайцев одним народом только потому, что все они носят косу, — это всё равно, что считать европейцев одним народом, потому что все они носят сюртуки. «Китай слишком велик, он слишком раскинулся для того, чтобы чувствовать себя единым целым организмом. Китаец любит своё отечество — провинцию, привязан к её нравам, обычаям, религии. Но государственного патриотизма у китайцев не существует. Государственный патриотизм — всегда патриотизм воинствующий. А это чуждо философскому мировоззрению китайца. Он считает всякую войну позором, и „смерть за отечество“ в его глазах такая же точно неприятность, как всякая смерть вообще: он не видит в ней ничего похвального, доблестного, славного. Умереть от оспы или умереть, защищая своё отечество, — китаец не видит в этом никакой разницы. Китаец не питает никаких „чувств“ к своему государству. К своему языку, к своей религии, к своим обычаям — да, — но не к государству. Ни один народ не даёт такой массы эмигрантов. Никто так легко и охотно не меняет подданства. Китаец смотрит на государство, как на известную форму страхования жизни, личной и имущественной безопасности. Это страховое общество страхует плохо, — я перехожу в другое. Только и всего. Какой же тут может быть разговор о государстве „едином Китае“!» — Но богдыхан, которого вы обоготворяете и зовёте «сыном неба»? — Громкие слова. Уловка ремесла. Уловка, пущенная для того, чтобы держать в суеверном страхе и подчинении китайские народы. Все эти громкие титулы выдуманы маньчжурами-победителями, чтобы поражать воображение подвластных народов. И если вам говорят, что китайцы считают его «сыном неба», — это тоже анекдот о Китае. Это выдумано для запугивания. — У вас, кажется, недавно была попытка к революции? — Недавно, — и эмигранты, которых вы видели в Гонолулу, всё это наши революционеры, спасшиеся от погрома. Революционная попытка была сделана именно нашей партией «Обновления Китая», — но была сделана неудачно. Дело кончилось массой арестов, массой казней. У нас отобрали большие склады оружия. Сколько приготовлений погибло даром. Но уж из того, что казней была масса, что бежала масса народу, что были отобраны целые арсеналы, вы видите, что наше дело не шуточное, не маленькое, что наша партия и велика и сильна. Мы наделали по неопытности промахов и ошибок, — но что ж делать! Опытность не приходит сразу. И дело от этого ещё не погибло. Там, где началась революция, она не прекращается. Она ведёт скрытую работу, — но ведёт, идёт вглубь и вширь. — Но, чтоб верить в успех дела, надо, чтоб оно встречало себе сочувствие в массе. Китаец улыбнулся: — Революция — это красный цветок, который распускается на пышно разросшемся кусте общего недовольства. Сначала недовольства не видно совсем, как не видно зерна, которое работает, живёт под землёй, пускает ростки; затем оно еле-еле бледной слабой травкой появляется над землёй, растёт, ширится, распускается пышным кустом, — и в один прекрасный день на нём расцветает красный цветок революции. — Отлично. На каком же кусте распускаетесь вы? Какая почва, на которой растёт этот куст? Экономическая? Политическая? — Националистическая. Народы развиваются приблизительно по одним и тем же законам. И если для вас ваш 19 век был веком пробуждения национализма, то и для нас наш 77 явился тем же. Каждый из китайских народов каждого государства-провинции считает свою культуру, обычаи, религиозные и философские воззрения неизмеримо лучше, выше маньчжурских. Отсюда это всеобщее недовольство, которое растёт и растёт. Недовольство, которое связывает отдельные китайские народы в одно целое. Оно даёт китайским народам единство потому, что объединяет их души в одном желании, в одном стремлении: «долой варваров-маньчжур». Это естественное движение народов, куда более культурных, развитых, против невежественных варваров-узурпаторов. Движение не государственное, но национальное, ещё более глубокое, сильное. Вот то общее недовольство, на котором думает распуститься наш цветок. — И велики ваши силы? Партия? Из кого она состоит? — Я уже упоминал, что об её многочисленности вы можете судить по количеству казней и отобранного оружия при нашей неудачной попытке. Партию составляет «молодой Китай», всё, что у нас есть более образованного, более развитого. Идея китайских штатов встречает сочувствие потому, что она обещает нам возрождение китайской культуры. И эта идея достаточно популярна и год от году делается всё более и более популярной в народе. Мы вообще мало знаем Европу, но у нас на Востоке, и в Японии и в Китае, очень популярны Соединённые Штаты Северной Америки. Мы живём под их обаянием. Они для нас носители лучшей культуры. Благодаря грандиозной эмиграции в Америку, среди нашего народа всё больше и больше распространяется сведений об Америке. Сведений и восхищения ею. Потому и велика эмиграция туда, что Соединённые Штаты кажутся нашему народу страной обетованной, а склад их жизни — складом идеальным. Кто же откажется завести идеальные порядки у себя дома? Так думает и мечтает молодая китайская партия. И почему теперь, когда решается вопрос о будущности Китая, мы должны протянуть руку старой, вероломной партии, а не этой молодой, светлой, представляющей собою лучшее, что есть в Китае? Почему мы непременно должны помогать тем, кого ненавидят, и кто притесняет, а не сделать своим союзником тех, чьи желанья и мечты отвечают желаньям и благу китайского народа? Почему мы непременно должны вернуть эту бедную страну к прежнему ужасному и отвратительному порядку, вместо того, чтоб открыть перед ней лучшее будущее? Что нам дал этот «status quo[1]»? Что он дал, кроме, в конце концов, возмущения, предательства, избиений и войны? И к чему же его восстановлять? Для чего, собственно говоря, нужен этот «единый Китай», этот колосс, это 400-миллионное чудовище? Для чего надо охранять его теперешнее существование? Для того, чтоб он в будущем устроил нам то же самое, только, быть может, с большим успехом? Китайское государство поступило опрометчиво. То, что оно сделало теперь, оно сделало слишком рано. Ему война внове. Оно сочло себя готовым, когда ещё не было готово. Ничего! Ничто так хорошо не обучает военному искусству, как поражения. Победы ослепляют, сбивают с пути и ведут назад. Поражения открывают глаза, заставляют видеть свои недостатки и их исправлять. Теперь Китай вооружён лучше, чем он был вооружён во время войны с Японией. Через десять лет он будет вооружён ещё лучше, будет совсем готов. Англия будет поставлять ему вооружения, потому что в Англии нет закона, который запрещал бы поставлять оружие стране, с которой Великобритания не находится в открытой войне. А раз Англия будет торговать в Китае оружием, какой же смысл германской промышленности отдавать рынок целиком в руки сопернику? Европа будет поставлять оружие и инструкторов. И когда в следующий раз мандарины, захватившие в свои руки власть, захотят выкинуть нас из Китая, — победоносное шествие союзных войск в Пекин продлится уж не несколько дней. То, что было теперь, была только проба, репетиция, и спектакль ещё впереди. Это была только проба, сделанная под видом «возмущения», очень хитро и очень ловко, чтобы в случае успеха объявить, что это настоящая война, а в случае неудачи сказать, что это было только возмущение, и государство тут не при чём. Европейским миллионам, европейской буржуазии, у которой у одной только и есть интересы в Китае, и интересы которой только и защищает европейская дипломатия, — конечно, казалось более удобным иметь дело с мандаринами, чем с народом. Давая взятки, у них можно было откупать области и делать всё, что угодно, в стране совершенно безнаказанно и безопасно. События показали, что это за безнаказанность и что за безопасность. Вот чем кончились все эти взятки, при помощи которых Европа справлялась с мандаринами, представляющими собой «государство Китай». И так будет и впредь, потому что миллион всегда грозит власти. Самая абсолютная власть становится уже властью ограниченной, как только в страну впущены иностранные миллионы. Власть, это — «усмотрение», желание, иногда каприз. А миллион осторожен. Он привык к контракту, к условию, к бумаге. Он требует написания Пунктов, в виде законов, твёрдых, прочно установленных, неизменных. Ему трудно работать рядом с усмотрением, с желанием. Он требует «законности» и требованием законности стесняет власть. Мандарины будут брать взятки и пускать миллионы в страну, но когда миллионы начнут стеснять произвол мандаринов, лишать их прежней власти, требовать законности и поддерживать эти требования «десантными отрядами», — мандарины снова прибегнуть к помощи «боксёров» и регулярных войск, тогда уже отлично обученных и вооружённых. На дипломатию смотрят разно. Есть люди, которые относятся к ней с почтением, и есть люди, которые презирают её цели, задачи и те способы, которыми она добивается этих целей и задач. Есть люди, которые говорят, что дипломатия, это — мошенничество, которое остаётся безнаказанным в случае успеха. Но кто бы как бы ни смотрел на дипломатию, несомненно, что теперь перед ними один из тех очень редких случаев, когда задачи дипломатии не противоречат задачам культуры и прогресса. Истинной задачей дипломатии должно быть ослабление Китая. Ослабление этого вечно угрожающего колосса, этого угрожающего огромного целого, устранения этой глыбы, которая нависла над Европой. Для этого есть один способ: Divide et impera[2]. Конечно, не может быть и речи о разделе Китая между европейскими державами: они перегрызутся при таком разделе. Но «внутреннее разделение Китая». Почему не подумать об этом способе обессилить Китай? Это обессилит его как государство, но не обессилит — как страну. Культура, промышленность, благосостояние провинций только вырастут оттого, что будут убраны грабители вице-короли и мандарины, оттого, что законность заменит теперешнюю анархию. Наше благополучие, благополучие европейцев, построено на том благополучии, которое мы внесём в страну. Розы растут только там, где они посажены. Мы, европейцы, должны вносить в страну лучшее, что есть в нашей культуре, — законность, свободу, а не нести горе стране, не закреплять в ней рабства и анархии. Всё, что мы делали до сих пор, было на горе китайскому народу, на руку мандаринам, — и вот плоды. Почему же теперь, когда мы уже «вкусили» этих плодов, нам не протянуть руки людям, желающим добра своей стране, и не помочь им в борьбе с мандаринами, которые грозят опасностью и нам. Нет, Европа будет помогать тем же мандаринам и поддерживать тот же «единый Китай». Почему? Да просто потому, что Пекин был взят очень быстро, и все посланники остались живы. Урок, к счастью для нас, оказался не достаточно ещё тяжёлым.
Маленькая республика служит убежищем для политических эмигрантов Японии и Китая.
Восток своеобразен. И среди революционеров, ищущих себе убежища на Сандвичевых островах, вы встретите людей, не только мечтающих о будущем, но и людей, грезящих о возвращении невозвратного прошлого.
В Гонолулу много японцев, бежавших сюда из-за недовольства «новшествами», которые вводятся в их отечестве, революционеров-ретроградов. Здесь целая большая колония китайских эмигрантов-прогрессистов.
С одним из них мне удалось хорошо познакомиться по пути в Сан-Франциско, — он ехал в Лондон к знаменитому доктору Ли, эмигранту, главе тайного общества «Обновления Китая».
Мне хочется познакомить вас с надеждами и мечтами «молодого Китая», и я хочу передать вам мою беседу с этим эмигрантом, тем более, что она хорошо врезалась в память: ведь не каждый день приходится разговаривать с китайскими революционерами!
— Вы мечтаете?..
— О великой китайской республике. О китайских соединённых штатах. Каждая провинция должна представлять собой такой же самоуправляющийся штат, как штаты Северной Америки. И один общий парламент с представителями всех штатов-провинций для решения общегосударственных вопросов.
— Но такое разделение «единого Китая»…
— Оно уже существует. «Единый Китай! Единый Китай!» Как жаль, что европейцы знают о Китае так мало. В сущности, ведь вы знаете о нас только несколько анекдотов, да и то немного. «Единый Китай» — это один из анекдотов. Единый Китай существует только в воображении иностранцев, гораздо более невежественных относительно нас, чем мы относительно них. В действительности, никакого Китая не существует. Есть группа отдельных государств-провинций, которые разнятся между собою законами, обычаями, нравами, языком, религиозными воззрениями. Эти отдельные государства-провинции имеют своих неограниченных повелителей — вице-королей, и состоят в вассальной зависимости от маньчжур, захвативших в свои руки центральную власть. Это дань, которую платят побеждённые победителям, — и вассальная зависимость вице-королей отдельных государств-провинций от центрального правительства — зависимость, по преимуществу, даже, чисто денежная. Маньчжуры сдают в аренду государства-провинции и за арендную плату предоставляют вице-королям грабить, сколько им угодно. Таким образом, о разделении Китая не может быть и речи, — он давно разделён на отдельные государства, — и речь идёт только о перемене формы правления в этих уже существующих китайских соединённых штатах. То, что существует в этих соединённых штатах, было бы большой и незаслуженной честью назвать монархией. Это анархия, где каждый вице-король покупает себе право творить, что ему угодно.
— Но послушайте, ведь существует же китайский народ?
— Нет. Существуют китайские народы. Спросите у людей, знающих Китай, и они скажут вам, что между китайцами севера, юга, востока, запада, китайцами отдельных часто соседних провинций лежат целые пропасти разницы в понятиях, взглядах, нравах, обычаях, мировоззрении, даже в религии и языке. И считать всех китайцев одним народом только потому, что все они носят косу, — это всё равно, что считать европейцев одним народом, потому что все они носят сюртуки.
«Китай слишком велик, он слишком раскинулся для того, чтобы чувствовать себя единым целым организмом.
Китаец любит своё отечество — провинцию, привязан к её нравам, обычаям, религии. Но государственного патриотизма у китайцев не существует.
Государственный патриотизм — всегда патриотизм воинствующий. А это чуждо философскому мировоззрению китайца. Он считает всякую войну позором, и „смерть за отечество“ в его глазах такая же точно неприятность, как всякая смерть вообще: он не видит в ней ничего похвального, доблестного, славного. Умереть от оспы или умереть, защищая своё отечество, — китаец не видит в этом никакой разницы.
Китаец не питает никаких „чувств“ к своему государству. К своему языку, к своей религии, к своим обычаям — да, — но не к государству.
Ни один народ не даёт такой массы эмигрантов. Никто так легко и охотно не меняет подданства.
Китаец смотрит на государство, как на известную форму страхования жизни, личной и имущественной безопасности. Это страховое общество страхует плохо, — я перехожу в другое. Только и всего.
Какой же тут может быть разговор о государстве „едином Китае“!»
— Но богдыхан, которого вы обоготворяете и зовёте «сыном неба»?
— Громкие слова. Уловка ремесла. Уловка, пущенная для того, чтобы держать в суеверном страхе и подчинении китайские народы. Все эти громкие титулы выдуманы маньчжурами-победителями, чтобы поражать воображение подвластных народов. И если вам говорят, что китайцы считают его «сыном неба», — это тоже анекдот о Китае. Это выдумано для запугивания.
— У вас, кажется, недавно была попытка к революции?
— Недавно, — и эмигранты, которых вы видели в Гонолулу, всё это наши революционеры, спасшиеся от погрома. Революционная попытка была сделана именно нашей партией «Обновления Китая», — но была сделана неудачно. Дело кончилось массой арестов, массой казней. У нас отобрали большие склады оружия. Сколько приготовлений погибло даром. Но уж из того, что казней была масса, что бежала масса народу, что были отобраны целые арсеналы, вы видите, что наше дело не шуточное, не маленькое, что наша партия и велика и сильна. Мы наделали по неопытности промахов и ошибок, — но что ж делать! Опытность не приходит сразу. И дело от этого ещё не погибло. Там, где началась революция, она не прекращается. Она ведёт скрытую работу, — но ведёт, идёт вглубь и вширь.
— Но, чтоб верить в успех дела, надо, чтоб оно встречало себе сочувствие в массе.
Китаец улыбнулся:
— Революция — это красный цветок, который распускается на пышно разросшемся кусте общего недовольства. Сначала недовольства не видно совсем, как не видно зерна, которое работает, живёт под землёй, пускает ростки; затем оно еле-еле бледной слабой травкой появляется над землёй, растёт, ширится, распускается пышным кустом, — и в один прекрасный день на нём расцветает красный цветок революции.
— Отлично. На каком же кусте распускаетесь вы? Какая почва, на которой растёт этот куст? Экономическая? Политическая?
— Националистическая. Народы развиваются приблизительно по одним и тем же законам. И если для вас ваш 19 век был веком пробуждения национализма, то и для нас наш 77 явился тем же. Каждый из китайских народов каждого государства-провинции считает свою культуру, обычаи, религиозные и философские воззрения неизмеримо лучше, выше маньчжурских. Отсюда это всеобщее недовольство, которое растёт и растёт. Недовольство, которое связывает отдельные китайские народы в одно целое. Оно даёт китайским народам единство потому, что объединяет их души в одном желании, в одном стремлении: «долой варваров-маньчжур». Это естественное движение народов, куда более культурных, развитых, против невежественных варваров-узурпаторов. Движение не государственное, но национальное, ещё более глубокое, сильное. Вот то общее недовольство, на котором думает распуститься наш цветок.
— И велики ваши силы? Партия? Из кого она состоит?
— Я уже упоминал, что об её многочисленности вы можете судить по количеству казней и отобранного оружия при нашей неудачной попытке. Партию составляет «молодой Китай», всё, что у нас есть более образованного, более развитого. Идея китайских штатов встречает сочувствие потому, что она обещает нам возрождение китайской культуры. И эта идея достаточно популярна и год от году делается всё более и более популярной в народе. Мы вообще мало знаем Европу, но у нас на Востоке, и в Японии и в Китае, очень популярны Соединённые Штаты Северной Америки. Мы живём под их обаянием. Они для нас носители лучшей культуры. Благодаря грандиозной эмиграции в Америку, среди нашего народа всё больше и больше распространяется сведений об Америке. Сведений и восхищения ею. Потому и велика эмиграция туда, что Соединённые Штаты кажутся нашему народу страной обетованной, а склад их жизни — складом идеальным. Кто же откажется завести идеальные порядки у себя дома?
Так думает и мечтает молодая китайская партия.
И почему теперь, когда решается вопрос о будущности Китая, мы должны протянуть руку старой, вероломной партии, а не этой молодой, светлой, представляющей собою лучшее, что есть в Китае?
Почему мы непременно должны помогать тем, кого ненавидят, и кто притесняет, а не сделать своим союзником тех, чьи желанья и мечты отвечают желаньям и благу китайского народа?
Почему мы непременно должны вернуть эту бедную страну к прежнему ужасному и отвратительному порядку, вместо того, чтоб открыть перед ней лучшее будущее?
Что нам дал этот «status quo[1]»? Что он дал, кроме, в конце концов, возмущения, предательства, избиений и войны? И к чему же его восстановлять?
Для чего, собственно говоря, нужен этот «единый Китай», этот колосс, это 400-миллионное чудовище? Для чего надо охранять его теперешнее существование? Для того, чтоб он в будущем устроил нам то же самое, только, быть может, с большим успехом?
Китайское государство поступило опрометчиво. То, что оно сделало теперь, оно сделало слишком рано. Ему война внове. Оно сочло себя готовым, когда ещё не было готово.
Ничего! Ничто так хорошо не обучает военному искусству, как поражения. Победы ослепляют, сбивают с пути и ведут назад. Поражения открывают глаза, заставляют видеть свои недостатки и их исправлять.
Теперь Китай вооружён лучше, чем он был вооружён во время войны с Японией. Через десять лет он будет вооружён ещё лучше, будет совсем готов.
Англия будет поставлять ему вооружения, потому что в Англии нет закона, который запрещал бы поставлять оружие стране, с которой Великобритания не находится в открытой войне. А раз Англия будет торговать в Китае оружием, какой же смысл германской промышленности отдавать рынок целиком в руки сопернику? Европа будет поставлять оружие и инструкторов.
И когда в следующий раз мандарины, захватившие в свои руки власть, захотят выкинуть нас из Китая, — победоносное шествие союзных войск в Пекин продлится уж не несколько дней.
То, что было теперь, была только проба, репетиция, и спектакль ещё впереди.
Это была только проба, сделанная под видом «возмущения», очень хитро и очень ловко, чтобы в случае успеха объявить, что это настоящая война, а в случае неудачи сказать, что это было только возмущение, и государство тут не при чём.
Европейским миллионам, европейской буржуазии, у которой у одной только и есть интересы в Китае, и интересы которой только и защищает европейская дипломатия, — конечно, казалось более удобным иметь дело с мандаринами, чем с народом.
Давая взятки, у них можно было откупать области и делать всё, что угодно, в стране совершенно безнаказанно и безопасно.
События показали, что это за безнаказанность и что за безопасность.
Вот чем кончились все эти взятки, при помощи которых Европа справлялась с мандаринами, представляющими собой «государство Китай».
И так будет и впредь, потому что миллион всегда грозит власти.
Самая абсолютная власть становится уже властью ограниченной, как только в страну впущены иностранные миллионы. Власть, это — «усмотрение», желание, иногда каприз. А миллион осторожен. Он привык к контракту, к условию, к бумаге. Он требует написания Пунктов, в виде законов, твёрдых, прочно установленных, неизменных. Ему трудно работать рядом с усмотрением, с желанием. Он требует «законности» и требованием законности стесняет власть.
Мандарины будут брать взятки и пускать миллионы в страну, но когда миллионы начнут стеснять произвол мандаринов, лишать их прежней власти, требовать законности и поддерживать эти требования «десантными отрядами», — мандарины снова прибегнуть к помощи «боксёров» и регулярных войск, тогда уже отлично обученных и вооружённых.
На дипломатию смотрят разно.
Есть люди, которые относятся к ней с почтением, и есть люди, которые презирают её цели, задачи и те способы, которыми она добивается этих целей и задач.
Есть люди, которые говорят, что дипломатия, это — мошенничество, которое остаётся безнаказанным в случае успеха.
Но кто бы как бы ни смотрел на дипломатию, несомненно, что теперь перед ними один из тех очень редких случаев, когда задачи дипломатии не противоречат задачам культуры и прогресса.
Истинной задачей дипломатии должно быть ослабление Китая. Ослабление этого вечно угрожающего колосса, этого угрожающего огромного целого, устранения этой глыбы, которая нависла над Европой.
Для этого есть один способ:
Divide et impera[2].
Конечно, не может быть и речи о разделе Китая между европейскими державами: они перегрызутся при таком разделе.
Но «внутреннее разделение Китая».
Почему не подумать об этом способе обессилить Китай?
Это обессилит его как государство, но не обессилит — как страну. Культура, промышленность, благосостояние провинций только вырастут оттого, что будут убраны грабители вице-короли и мандарины, оттого, что законность заменит теперешнюю анархию.
Наше благополучие, благополучие европейцев, построено на том благополучии, которое мы внесём в страну.
Розы растут только там, где они посажены. Мы, европейцы, должны вносить в страну лучшее, что есть в нашей культуре, — законность, свободу, а не нести горе стране, не закреплять в ней рабства и анархии. Всё, что мы делали до сих пор, было на горе китайскому народу, на руку мандаринам, — и вот плоды.
Почему же теперь, когда мы уже «вкусили» этих плодов, нам не протянуть руки людям, желающим добра своей стране, и не помочь им в борьбе с мандаринами, которые грозят опасностью и нам.
Нет, Европа будет помогать тем же мандаринам и поддерживать тот же «единый Китай».
Почему?
Да просто потому, что Пекин был взят очень быстро, и все посланники остались живы.
Урок, к счастью для нас, оказался не достаточно ещё тяжёлым.