«Парижская Газета» жалуется, что писатель Леонард у неё «дубинку украл». Это была преоригинальная авантюра — «Парижская Газета», и об этом русском экспонате на всемирной выставке стоит сказать слова два. Столпами редакции было три русских писателя. Бывший антрепренёр «фурор», сидевший за растрату в тюрьме и бежавший за границу от новой высидки, уже за мошенничество. Г. Леонард, как оказывается, прославивший себя уже «деяниями» на прошлой всемирной выставке. И один из столпов «Московских Ведомостей» — г. Хозарский. Не большая, но добрая компания. Бежавший от тюрьмы «фурор» именовался русским эмигрантом-декабристом: — В декабре моё дело о мошенничестве слушалось. Г. Леонард, «натворивший дел» на прошлой выставке, — был «душою дела». А г. Хозарский — «охранителем». Им удалось соблазнить какого-то «капиталиста» помещика: — Хорошее дело! На одних publicités что возьмём! В Париже принято брать «publicités[1]». Милое выражение. Это напоминает замечание одного пойманного вора: — В Петербурге теперь очень принято булавки из галстуков таскать. Направление газеты было «в карман». Поведение — вольное. Но прежде всего это был «орган охранительный и патриотический». Г. Хозарский писал громовые статьи против свободы печати во Франции, а бежавший от тюрьмы «фурор» сообщал: — Честь России будет поддержана на всемирной выставке. На днях в Париж приезжает знаменитый кутящий купец, известный «всему веселящемуся» и ужинающему на чужой счёт Петербургу под именем «генерала Топтыгина». — Такое имя, — повествовал этот Гомер о своём Ахилле, — дано веселящемуся купцу в виду очень удивительного его обыкновения. Часто веселящийся купец приказывает петь всем присутствующим два слова: «Генерал Топтыгин». И они поют эти два слова, а веселящийся купец в это время плачет. И это продолжается часами! Быть может, к счастью для читателя, писатель не сообщал, где, собственно, поётся этот «Топтыгин». — Он щедр! — умилённо восклицал беглый от тюрьмы «фурор», и тут уж прямо давился слюньками: — Воображаю, какое лицо будет у парижского ресторатора, когда счёт «генерала Топтыгина» дойдёт до 10,000 франков!!! Газета, надо отдать ей справедливость, была предприимчивая. В то время, как г. Леонард требовал, оказывается, по 89 рублей с экспонентов, желающих получить награду, — другой сотрудник «обрабатывал» экспонентов, не желающих получить награды. Работали на два фронта. — Каким образом? — Очень просто. Видали в «Парижской Газете» интервью с «крупнейшими экспонентами», не желающими награды? Делается предложение: хотите, напечатаю интервью? «Наша, мол, фирма столь отягощена медалями, что некуда больше вешать. Мы в наградах не нуждаемся, а экспонируем так, из патриотизма». Вы понимаете, на случай, если награды не дадут, — ловко! И несмотря на всю предприимчивость, «тихо она, моя бедная, шла». Я спросил как-то в одном из киосков на больших бульварах: — Как идёт «Парижская Газета?» — Не особенно. Один экземпляр. — Остался? — Нет, идёт. Какой-то русский господин с чёрной бородой покупает. «Глупа, говорит, газета до чрезвычайности, но беру, потому что французской грамоте не обучен». Говорят, впрочем, что иногда ближайшие сотрудники складывались и сами покупали ещё один номер, чтобы показать «капиталисту»-помещику: — Газета пошла вдвое лучше! Меры к завлечению читателя принимались удивительные. Вдруг, по поводу открытия памятника Мопассану в его родном городе, напечатали статью о некоторых «скрытых способностях» покойного писателя, и как он этими «скрытыми способностями» злоупотреблял. — Что за пакость? — А это для России. Из-за таких вещей газету в Россию будут выписывать! В России этого напечатать нельзя! — Так вы бы уж лучше прямо «армянские анекдоты» печатали! — Ах, невозможно! Доступ газеты в Россию прекратят. И вот в один, действительно, прекрасный день «Парижская Газета» не вышла. Другой день, третий. Я было не обратил на это внимания: — Вероятно, перерыв: какой-нибудь веселящийся купец приехал и всю редакцию в «Олимпию» увёл. И они там ему «армянские анекдоты» рассказывают. Но продавщица газет в киоске уведомила меня: — Совсем. кончилась! — Почему? — А помните, я вам про господина с чёрной бородой говорила? — Ну? — Перестал покупать. «Лучше, — говорит, — пускай и по-русски грамоте разучусь, но такой ерунды читать не буду». Ну, и газета прекратилась! «Парижская Газета» «как степной огонёк, замерла». Г. Леонард с горя стал, оказывается, себя за бессмертного несуществующей «промышленной французской академии» выдавать. А что делают остальные бессмертные «Парижской Газеты»? Бог знает! Несколько лет тому назад в Париже издавалась тоже русская, но еженедельная газета. Издавал её «тоже литератор» в компании… с проводником по секретным местам. Факт. На Place de l’Opéra долго потом приставал к русским какой-то русский проводник. — Посетить интересные места желаете? Господин! Господин! Желаете? — Да оставьте меня, наконец, в покое! — Господин, дайте заработать. Пожалейте русского писателя! — Что-о? — Я ведь здесь вместе с таким-то русскую еженедельную газету издавал. Всё, что было, на неё загубил, вот теперь принуждён публику чёрт знает по каким местам водить. Пионер! Пожалейте пионера русского дела! Бог знает, что теперь делают «пионеры русского дела» из «Парижской Газеты».
Это была преоригинальная авантюра — «Парижская Газета», и об этом русском экспонате на всемирной выставке стоит сказать слова два.
Столпами редакции было три русских писателя.
Бывший антрепренёр «фурор», сидевший за растрату в тюрьме и бежавший за границу от новой высидки, уже за мошенничество. Г. Леонард, как оказывается, прославивший себя уже «деяниями» на прошлой всемирной выставке. И один из столпов «Московских Ведомостей» — г. Хозарский.
Не большая, но добрая компания.
Бежавший от тюрьмы «фурор» именовался русским эмигрантом-декабристом:
— В декабре моё дело о мошенничестве слушалось.
Г. Леонард, «натворивший дел» на прошлой выставке, — был «душою дела».
А г. Хозарский — «охранителем».
Им удалось соблазнить какого-то «капиталиста» помещика:
— Хорошее дело! На одних publicités что возьмём! В Париже принято брать «publicités[1]».
Милое выражение.
Это напоминает замечание одного пойманного вора:
— В Петербурге теперь очень принято булавки из галстуков таскать.
Направление газеты было «в карман». Поведение — вольное.
Но прежде всего это был «орган охранительный и патриотический».
Г. Хозарский писал громовые статьи против свободы печати во Франции, а бежавший от тюрьмы «фурор» сообщал:
— Честь России будет поддержана на всемирной выставке. На днях в Париж приезжает знаменитый кутящий купец, известный «всему веселящемуся» и ужинающему на чужой счёт Петербургу под именем «генерала Топтыгина».
— Такое имя, — повествовал этот Гомер о своём Ахилле, — дано веселящемуся купцу в виду очень удивительного его обыкновения. Часто веселящийся купец приказывает петь всем присутствующим два слова: «Генерал Топтыгин». И они поют эти два слова, а веселящийся купец в это время плачет. И это продолжается часами!
Быть может, к счастью для читателя, писатель не сообщал, где, собственно, поётся этот «Топтыгин».
— Он щедр! — умилённо восклицал беглый от тюрьмы «фурор», и тут уж прямо давился слюньками:
— Воображаю, какое лицо будет у парижского ресторатора, когда счёт «генерала Топтыгина» дойдёт до 10,000 франков!!!
Газета, надо отдать ей справедливость, была предприимчивая.
В то время, как г. Леонард требовал, оказывается, по 89 рублей с экспонентов, желающих получить награду, — другой сотрудник «обрабатывал» экспонентов, не желающих получить награды.
Работали на два фронта.
— Каким образом?
— Очень просто. Видали в «Парижской Газете» интервью с «крупнейшими экспонентами», не желающими награды? Делается предложение: хотите, напечатаю интервью? «Наша, мол, фирма столь отягощена медалями, что некуда больше вешать. Мы в наградах не нуждаемся, а экспонируем так, из патриотизма». Вы понимаете, на случай, если награды не дадут, — ловко!
И несмотря на всю предприимчивость, «тихо она, моя бедная, шла».
Я спросил как-то в одном из киосков на больших бульварах:
— Как идёт «Парижская Газета?»
— Не особенно. Один экземпляр.
— Остался?
— Нет, идёт. Какой-то русский господин с чёрной бородой покупает. «Глупа, говорит, газета до чрезвычайности, но беру, потому что французской грамоте не обучен».
Говорят, впрочем, что иногда ближайшие сотрудники складывались и сами покупали ещё один номер, чтобы показать «капиталисту»-помещику:
— Газета пошла вдвое лучше!
Меры к завлечению читателя принимались удивительные.
Вдруг, по поводу открытия памятника Мопассану в его родном городе, напечатали статью о некоторых «скрытых способностях» покойного писателя, и как он этими «скрытыми способностями» злоупотреблял.
— Что за пакость?
— А это для России. Из-за таких вещей газету в Россию будут выписывать! В России этого напечатать нельзя!
— Так вы бы уж лучше прямо «армянские анекдоты» печатали!
— Ах, невозможно! Доступ газеты в Россию прекратят.
И вот в один, действительно, прекрасный день «Парижская Газета» не вышла.
Другой день, третий.
Я было не обратил на это внимания:
— Вероятно, перерыв: какой-нибудь веселящийся купец приехал и всю редакцию в «Олимпию» увёл. И они там ему «армянские анекдоты» рассказывают.
Но продавщица газет в киоске уведомила меня:
— Совсем. кончилась!
— Почему?
— А помните, я вам про господина с чёрной бородой говорила?
— Ну?
— Перестал покупать. «Лучше, — говорит, — пускай и по-русски грамоте разучусь, но такой ерунды читать не буду». Ну, и газета прекратилась!
«Парижская Газета» «как степной огонёк, замерла».
Г. Леонард с горя стал, оказывается, себя за бессмертного несуществующей «промышленной французской академии» выдавать.
А что делают остальные бессмертные «Парижской Газеты»?
Бог знает!
Несколько лет тому назад в Париже издавалась тоже русская, но еженедельная газета.
Издавал её «тоже литератор» в компании… с проводником по секретным местам.
Факт.
На Place de l’Opéra долго потом приставал к русским какой-то русский проводник.
— Посетить интересные места желаете? Господин! Господин! Желаете?
— Да оставьте меня, наконец, в покое!
— Господин, дайте заработать. Пожалейте русского писателя!
— Что-о?
— Я ведь здесь вместе с таким-то русскую еженедельную газету издавал. Всё, что было, на неё загубил, вот теперь принуждён публику чёрт знает по каким местам водить. Пионер! Пожалейте пионера русского дела!
Бог знает, что теперь делают «пионеры русского дела» из «Парижской Газеты».